Московский Театр сатиры отметил свой 100-летний юбилей грандиозной премьерой – спектаклем «Иван Васильевич». Эта пьеса была написана Михаилом Булгаковым 90 лет назад специально для этого театра, но до сих пор так и не была поставлена. В святая святых Театра Сатиры, в гримерке, в которой все пронизано памятью об Андрее Миронове, мы беседуем с исполнителем сразу двух главных ролей в премьерной постановке, актером, режиссером, профессором ГИТИСа, Народным артистом РФ Юрием Васильевым.

Юрий Борисович, что для вас эта постановка и эта роль, точнее – сразу две роли?

– Прежде всего – большой подарок. Я сыграл в театре более 50 ролей и всегда стремился к тому, чтобы ни одна из них не была похожа на предыдущую. Когда-то я играл романтические роли, мальчиков с «содранной кожей», поэтому с возрастом у меня не появилось ощущение трагедии, как это часто бывает у актеров, которые когда-то играли молодых любовников, мне же никогда не хотелось сыграть в 60 лет Чацкого. И так все совпало, что когда к столетию театра искали, что поставить, то Сергей Газаров (художественный руководитель Театра сатиры и режиссер спектакля «Иван Васильевич» – прим. авт.) выбрал  эту пьесу, где можно сыграть сразу два образа. А потом у меня еще в этом году 70-летие, так, что получается такой двойной подарок.

Конечно, был большой риск играть Ивана Грозного, потому что после знаменитого фильма с любимым мною Юрием Яковлевым – ну как это? Но поскольку я авантюрист по жизни, то согласился, и с огромным удовольствием. У меня не было страха, я был уверен, что, если это сделать по булгаковской пьесе, которая исторически была написана для Театра Сатиры и никогда не шла на этой сцене, это будет здорово и интересно.  Я верю в знаки судьбы, у меня в жизни были такие вещи. Когда-то Александр Анатольевич (Ширвиндт – прим. авторов) привез в Москву из Томска замечательного художника и скульптора Леонтия Усова. Я открывал его выставку в Доме актера. Прихожу я на выставку и вижу портрет Чехова (показывает на работу, висящую на стене гримерки – прим. авт.) – первую работу Усова как живописца. Он подарил мне этот портрет, и после этого я сыграл в постановке Сергея Газарова «Дядя Жорж» по двум пьесам Чехова. Так и сейчас. Я презентовал Сергею Ишхановичу портрет Булгакова – и случилась эта постановка. И сейчас, я вам открою тайну, у меня есть знакомый иконописец Лебедев, он расписывает храмы, у меня более десятка его работ. И я попросил его сделать портрет Ивана Грозного, для меня важно, если я сыграл, чтобы какие-то вещи оставались. И буквально позавчера (показывает фото в телефоне – прим. авт.) я его получил.

Как Вам работалось над ролью Ивана Грозного?

– Мой метод работы, и о нем знают в театре, – сразу привыкать к костюму и гриму. Я понимал, что иначе я не сыграю царя. И все четыре месяца репетиций я играл в костюме. Это была огромная работа, я все прочитал про Ивана Грозного, посмотрел все его портреты и картины художников. Единственное, что  меня с ним роднит – рост 180 см. Сейчас идет большое переосмысление роли Ивана Грозного в истории. Даже на памятнике в Великом Новгороде его нет среди правителей России.  Когда мы репетировали, я шел от Эйзенштейна (картина 1944 года Сергея Эйзенштейна с Николаем Черкасовым – прим. авторов): все позы и образы должны были быть пластически подчеркнуты. Над «Иваном Васильевичем» работалось приятно. Общее ощущение, что мы выиграли: люди говорят, во-первых, что это не повторение фильма, во-вторых, зритель понимает всю сложность и многогранность постановки. Даже моя жена после 43 лет совместной жизни не узнала меня в гриме и на премьере подарила цветы моему двойнику – весь театр в шоке. Это, как мне кажется, – главная оценка нашего труда, как говорится, «высший пилотаж».

Вы играете две очень разные роли. Сложно переключаться между образами?

–Я очень люблю характерные роли, ведь поиск – это опыт. Я отыграл уже всех молодых красавцев, а теперь мне нравится «копаться», чтобы внутренне было интересно играть одного человека, а потом другого. Нужно было найти и голосовое, и какое-то внутреннее ощущение мелкого суетливого стукача, а через три-четыре минуты – даже пластически совершенно другой человек. Когда уже нашел состояние, то понимаешь, что хорошо, что сначала Бунша, а не Грозный, потому что вторая часть легче. Главное представить человека в других обстоятельствах: это сон или не сон, ты в клинике или это реальность такая. Наверное, сказывается опыт: когда чувствуешь, то уже легко это делать.

Какая роль далась труднее?

– Как ни странно – Бунши. Этот образ совсем далек от меня, я сибиряк и всегда резал правду-матку, на всех собраниях. Я научился компромиссам по жизни, никого не оскорбляя, могу высказать свою точку зрения. Меня трудно вывести из себя, но, если все-таки удастся, – я Иван Грозный в кубе. Во время репетиций я ходил по театру в костюме, и все ко мне относились как к царю. А потом «включал» Буншу: «За квартиру все заплатили?!». За несколько минут нужно успеть полностью переодеться, это сложновато. Да и физически очень непросто: костюм весит килограммов семь, а в нем нужно двигаться. Когда привыкаешь, становится легче, а первые спектакли было сложно. Еще ведь другие роли два состава репетируют, а я один – на сто процентов выкладывался. Мне нужно на репетиции все это пройти, чтобы потом я понимал, где можно передохнуть и немного отстояться, чтобы успокоилось дыхание.

В «Иване Васильевиче» у Вас две главные роли, в «Лесе» (по Островскому – прим. авторов) Вы великолепно создаете образ Счастливцева, есть еще и «Дядя Жорж» – какой образ ближе сердцу?

– Все эти роли – счастье для меня. Когда ты получаешь удовольствие на сцене, это самое главное. Я люблю режиссуру, которая проникает в суть явлений и открывает, как у Чехова, какую-то тайну. Люди, характеры и их столкновение – это вечные темы. Люди не меняются, меняется ритм жизни и внешние обстоятельства, но люди – нет. Зависть есть зависть, любовь есть любовь, честолюбие есть честолюбие. В «Лесе» я играю Счастливцева, а по сути – судьбу актера. Антон Яковлев (режиссер спектакля – прим. авт.) даже разрешил мне вставить в монолог фрагменты ролей, которые я играл в Театре Сатиры, так что здесь есть немного и от моей судьбы. Каково это человеку с возвышенной душой – и в суфлеры? Счастливцев и Несчастливцев – это две маски, но оба они любят театр. Серебряков, которого я играю в «Дяде Жорже»– это человек, который занят только собой, его ничем нельзя «пробить», его взгляд выше горизонта. Он всех провоцирует на резкие реакции — хотя окружающие относятся к нему с большим пиететом. Его главная цель — продать усадьбу и купить маленькую дачу в Финляндии, а доведение до самоубийства Войницкого — это так, издержки «на пути к высокой цели». Вообще-то это страшный человек. Все эти три роли для меня сейчас очень дороги. Накануне 70-летия я понимаю, что счастлив: мне дали возможность окунуться в классику, и у меня открылось второе дыхание. Сергей Газаров работает глубинно, и мне с ним интересно. У него в массовках играют артисты, которые в других спектаклях задействованы в главных ролях. Кстати, и я, когда только пришел в театр, играл во всех массовках – у меня было 34 спектакля. Массовка учит, дисциплинирует. Но первая моя закалка произошла еще во время учебы в Щукинском училище на курсе Юрия Васильевича Катина-Ярцева. Там я, помимо героев-любовников, играл и стариков, и Бекингема с английским акцентом. И чувствовал себя в этом очень хорошо.

Еще бы! Вы же были звездой курса!

– У нас был очень хороший курс – Женя Симонова, Леня Ярмольник, Миша Симаков, Стас Жданько. Из нашего курса даже хотели сделать филиал театра, но, к сожалению, из этой затеи ничего не вышло. После окончания института меня брали сразу в шесть московских театров. Мне очень хотелось в Вахтанговский, но там тогда была смена поколений, и Евгений Рубенович Симонов честно предупредил, что сможет дать мне роли только лет через пять, а играть-то хотелось сейчас! В то время была очень популярна Таганка, меня туда пригласили и даже выдали временное удостоверение. Но потом Любимов сказал: «Вы талантливый человек, но я пока не знаю, как буду вас использовать». И тогда Владимир Георгиевич Шлезингер посоветовал мне идти в Сатиру, там много наших, – это и решило исход дела. Я показался, и меня взяли.

Вы попали в Театр Сатиры в его золотой период: Андрей Миронов, Анатолий Папанов, Вера Васильева. Как и чем вспоминается то время?

– Когда я их всех увидел – это было потрясающе. Как-то в «Беге» (по Булгакову – прим. авт.) вышел репетировать с Папановым – и от волнения упал в обморок. Правда, тогда жара была, да и не ел я ничего. Очнулся в гримерке и слышу, как Анатолий Дмитриевич говорит врачу скорой помощи: «Спасите его, он хороший артист!». А с Верой Васильевой было совсем смешно, многие считали, что я ее сын. Вообще, атмосфера была очень теплая, дружеская и рабочая. Сейчас я в театре представляю старшее поколение, и во мне живет дух моих великих предшественников.

После смерти Папанова и Миронова вы сильно переживали, даже в больницу попали…

–Театр для меня тогда закончился. Я, и это не хвастовство, был в сфере их интересов – и Анатолия Дмитриевича, и Андрея Александровича. Миронов за четыре дня до смерти подошел ко мне и сказал: «Ну что, преемник, будете выносить меня ногами вперед». Уход их друг за другом – страшные одиннадцать дней (Папанов умер 5 августа, а Миронов 16 августа 1987 года – прим. авторов). После этого меня на 45 дней положили в больницу. А потом приехал Александр Анатольевич Ширвиндт и буквально потребовал, чтобы я вернулся в театр. Так до сих пор здесь и служу.

За почти полвека работы в театре наверняка случалось всякое. В 1990-ые всем пришлось непросто, как справлялись?

– У меня никогда не было простоев, я никогда не уходил в депрессию, даже когда случались затишья в работе. Театр такая вещь – мы все зависимы. Плучек (Валентин Николаевич, советский и российский театральный режиссер, актер, Народный артист СССР – прим. авт.) меня любил, потом пришел другой артист, и он полюбил уже его. Но я всегда оставался в поле зрения Плучека, потому, что он понимал, что я надежный человек. Я занимался творчеством, а не страданиями – этот играет, а я нет. Когда случилось затишье в театре, я создал школьный театр «Сатирёнок» в 56-й школе. А в 90-х у меня было много работы на телевидении. Например, моноспектакль «Новые похождения Чичикова» по Булгакову, я один там играл 20 образов. Была еще «Бабочка-бабочка» с Верой Кузьминичной Васильевой. Потом у меня на радио было около 70 спектаклей – даже с Татьяной Ивановной Пельтцер на двоих «Салют динозаврам!». Тогда радиоспектакли были замечательные, и это была огромная школа. В то время я записал много радиокниг, в т.ч. впервые «Дневник мага» Коэльо. А еще я участвовал в одном из первых антрепризных спектаклей: Ксения Маршанская предложила мне «Любите ли вы Брамса?» Франсуазы Саган. Она «купила» меня одной фразой: «Юрий, вы же авантюрист!» С этим пластическим спектаклем мы были во Франции, Бельгии. А еще была работа в мюзикле Юрия Шерлинга «Черная уздечка белой кобылицы», он шел в нашем театре – там я играл дьявола.

Чтобы добиться успеха в актерской профессии, важна поддержка?

– Еще как важна! Я сам через все это прошел. У меня не было ни блата, ни «волосатой лапы», никто за меня не просил. Мы с мамой приехали из Новосибирска, я стоял во всех этих очередях на поступление, просто господь помог, что я прошел. И еще мой талисман – фото моего кумира Жерара Филипа (выдающийся французский актер – прим. авт.), с которым я приехал в Москву. Этот портрет до сих пор стоит на столике у меня в гримерке. Это ведь дело случая. Важна поддержка, я своим студентам говорю, что абсолютно не обращаю внимания – получается у них или нет, может не получаться. Главное – отношение к профессии. Я бешусь просто, когда это не так. Если ты хочешь чего-то добиться, ты должен работать. Вот у Андрея Миронова, в гримерке которого мы сидим, так и было. В фильме «Среди тысячи дорог» я играл журналиста-карьериста. И там был такой монолог: «Я никогда не буду подставлять ногу кому-то, я просто буду делать лучше всех». У меня удивительное качество, которое мне передал когда-то папа: «Всегда будь благодарным человеком». Да, чувство благодарности может довлеть. Но если человек сделал что-то хорошее в жизни, а потом плохое, у меня в памяти всегда останется то хорошее, что он сделал. И когда актер, а такое было, говорит про меня гадости, а потом шикарно играет в спектакле – я его обнимаю и поздравляю. Как сказал мой сын однажды: «Отец очень долго может собираться, переживать, а потом скажет правду – и ему становится легче. Он настоящий мужчина».

На ваших глазах в Театре Сатиры сменилось несколько худруков. Насколько сильно личность руководителя влияет на атмосферу в коллективе?

– Я никогда не участвовал ни в каких «революциях». Все они разные люди с разным подходом к работе. Плучек – мощный МАСТЕР, хозяин, абсолютный авторитет. Он мог за четыре репетиции полностью поменять провальный спектакль, и он становился шлягером. Но мог и поссорить людей, устраивал проверки, готовил наследника. Александр Анатольевич Ширвиндт – ДРУГ, он не любит резкости, все должно быть «легко и по-столичному». А Сергей Ишханович (Газаров – прим. авторов) – это РАБОТА, хотя у него очень хорошее чувство юмора, и он сам замечательный актер. Я считаю, что Театру Сатиры повезло с новым худруком. Можно ведь все разрушить, а Сергей Газаров бережно хранит, понимает, куда попал, продолжает традиции театра, уважает старшее поколение, чествует ветеранов. Недавно, например, очень тепло поздравляли Нину Корниенко с 55-летним юбилеем работы в театре. Мне нравятся новые ребята, которые пришли к нам в театр, и от меня многое зависит, чтобы их приняли. Мне приятно, что они называют меня «дядя Юра» или «Борисович». Кому-то может нравится, кому-то может не нравится – но у нас не самый плохой вариант объединений театров. Сегодня очень хорошо раскручиваются спектакли – идет хорошая реклама, устраиваются пресс-показы. Я всегда за движение. Театр жив, и хорошо, что он разный: театр и должен быть разным.

Для пользы дела Вас надо хвалить или ругать?

– Я ругань не приемлю, не люблю, когда режиссер кричит. Так, как я себя уничтожаю, никто не сможет уничтожить. Я практически всегда собой недоволен, все время анализирую. У Плучека была гениальная фраза: «Судить художника нужно по его законам». Дали нельзя оценивать по законам Шишкина и Васнецова. А если критик мне рассказывает совсем другую концепцию, а не то, что закладывал режиссер – значит, он просто ничего не понял. Раньше были настоящие критики, сейчас таких нет. «Он не имеет права», – это все, что они могут. Так говорили, когда я через 10 лет после Миронова сыграл в «Трёхгрошовой опере». Меня хвалить не надо, мне нужно сказать, как, например, это делал Катин-Ярцев: «Молодец, мальчик!», – и все. У меня, кстати, нет ни одной актерской премии. Для меня самая дорогая – Премия Андрея Миронова, которую мне вручили в Питере. Много режиссерских премий за фильмы, а театральной актерской нет.

Вы не так много снимались в кино. Почему?

- Я потерял кино из-за театра: снялся в четырех картинах, а потом понял, что надо выбирать: кино или театр. У Плучека тогда стояла очередь из помрежей кинорежиссеров, но он считал, что актеры должны сниматься «в свободное от основной работы время». Я на всю жизнь это запомнил! А занятость у меня была 30 спектаклей в месяц, и я еще был очень молод, чтобы под меня делали репертуар.

Вы получили известность как кинорежиссер, даже снимали самого Пьера Ришара. Каков он в жизни?

– Удивительно скромный человек, совершенно нет никакой звездности, он не просил отдельных грим-вагонов, обедал со всей группой. Изначально ему прислали не тот сценарий, и он сказал, что не может так сниматься. А я понимаю, что горит съемка. Тогда я становлюсь на колени перед ним и говорю: «Давайте импровизировать». Это не Толстой и не Достоевский, где присутствуют сложные сцены и требуются фразы точь-в-точь из текста. Вот такая-то ситуация, такой-то сюжет. А у французов отклонение от текста вообще невозможно, они свой текст учат по три месяца. Мой монолог шел минуты четыре. Он посмотрел на меня и сказал: «Давайте сниматься». Ришар «звезду» не включал ни на секунду, беспрекословно выполнял все мои указания, а в конце съемок сказал: «Юрий был бы очень хорошим актером». Ему переводчица ответила, что я Народный артист. Удивление было колоссальным. Кстати, я единственный русский, который его снимал.

В «Герое», еще одном Вашем фильме, играет Дима Билан. Как Вам пришла в голову идея пригласить на главную роль эстрадную звезду?

– Я хотел, чтобы на фильм пришла молодежь и чтобы эта молодежь знала свою историю. Действие фильма происходит в начале ХХ века. Юная княжна и поручик (роль Димы Билана – прим. авт.) знакомятся при весьма странных обстоятельствах. Симпатия, любовь... впереди, казалось, счастливая жизнь. И вдруг - катастрофа. Первая мировая война уводит его на фронт, а ее – медсестрой в госпиталь…На фоне исторических событий через судьбы героев я показываю жизнь и поступки людей в Первую мировую войну и революцию. Это история про «Первый ледяной поход», в котором русские убивали русских. Я хотел, чтобы зритель понял, что, когда такое происходит, это большая беда.  Прадед Димы Билана был в сотне Николая II, и эта тема близка ему на генетическом уровне. Эдуард Артемьев написал невероятную музыку к фильму, и на концерте буквально накануне ухода композитора, Дима исполнил его романс из фильма. Музыка совершенно потрясающая, Артемьев получил за нее «Нику».

Как Билан справлялся с актерскими задачами, которые вы перед ним ставили?

– Я ему сказал, чтобы забыл, что он «звезда»: здесь нужно учиться, разговаривать, присматриваться. У него был чудовищный график – концерты отменяли, переносили, оплачивали неустойки. Но он молодец и работяга – освоил лошадь, танцы, драки, шашку. Правда, киношники на меня обиделись: можно было пригласить известного артиста, причем здесь Билан? В этом фильме нет никакой компьютерной графики, все в традициях русского кино: главное здесь человеческие судьбы и выбор в трудный момент истории России. Сейчас же в кино главный – продюсер.

Артист театра и артист кино – это разные профессии?

– Сейчас все смешалось. В театре ни один спектакль не похож на другой, там живешь в роли здесь и сейчас. Три часа продержать зал – это надо уметь! Кино – это совершенно другое, там по секундам снимается, можно переснять, переделать, но, когда фильм вышел, исправить что-то уже невозможно. Это совершенно другая работа над ролью и другая энергия.

В этом году Юрию Васильеву исполняется 70 лет – так пожелаем же любимцу миллионов здоровья, счастья, любви и удачи, как на театральном поприще, так и в личной жизни.

Владимир Сабадаш. Светлана Юрьева.

Фото – Владимир Сабадаш и пресс-службы театра Сатиры.